Терещенко министр: Министр финансов М. И. Терещенко

Советская Россия в ранние годы: Коллекция фотографий, переданная Нью-Йоркской публичной библиотеке

2 Языки

81 Изображение

81 03

Английский

Идентификаторы

RLIN/OCLC: NYPG91-B31352

Идентификатор каталога NYPL (B-номер): b11464348

Универсальный уникальный идентификатор (UUID): 38509910-c67b1-012f-8d38c 1

Заявление о правах

Авторское право и статус смежных прав на этот элемент был проверен Публичной библиотекой Нью-Йорка, но мы не смогли сделать окончательное определение относительно статуса авторского права на этот элемент. Вы можете использовать этот Объект любым способом, разрешенным законодательством об авторском праве и смежных правах, применимым к вашему использованию.

Хронология событий

• 1923: Создан

• 2013: Оцифровано

• 2023: Найден тобой!

• 2024

Формат MLA

Отдел искусства, эстампов и фотографий Мириам и Иры Д. Уоллах: коллекция фотографий,
Публичная библиотека Нью-Йорка. «Михаил Иванович Терещенко, министр финансов Временного правительства».
Электронные коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки .
1923 г.
https://digitalcollections.nypl.org/items/510d47db-a826-a3d9-e040-e00a18064a99

Формат Чикаго/Турабиан

Отдел искусства, эстампов и фотографий Мириам и Иры Д. Уоллах: коллекция фотографий,
Публичная библиотека Нью-Йорка. «Михаил Иванович Терещенко, министр финансов Временного правительства».
Цифровые коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки.
По состоянию на 24 апреля 2023 г.
https://digitalcollections.nypl.org/items/510d47db-a826-a3d9-e040-e00a18064a99

Формат АРА

Отдел искусства, эстампов и фотографий Мириам и Иры Д. Уоллах: коллекция фотографий,
Публичная библиотека Нью-Йорка.
(1923).
Михаил Иванович Терещенко, министр финансов Временного правительства.
Получено с https://digitalcollections.nypl.org/items/510d47db-a826-a3d9-e040-e00a18064a99

Цитата из Википедии

{{цитировать в Интернете | URL=https://digitalcollections.nypl.org/items/510d47db-a826-a3d9-e040-e00a18064a99 | название =
(текст)
Михаил Иванович Терещенко, министр финансов Временного правительства., (1923 г.)|author=Цифровые коллекции, Нью-Йоркская публичная библиотека |accessdate=24 апреля 2023 г. |publisher=Нью-Йоркская публичная библиотека, Фонды Астора, Ленокса и Тилдена }}

Александр Терещенко, заместитель министра по делам ветеранов, интервью издательству «Цензор»| Міністерство справа у ветеранов

опубликовано на
02 декабря 2020 г.

14:21

‘Не могу сказать, что был потрясен, узнав, что потерял руки. Я понимал, что это неизлечимо, но не падал духом». Далее в интервью Цензору: как потеря обеих рук изменила жизнь Александра и как он прошел путь от солдата до депутата министр.

НО БЫЛО ШОКОМ УЗНАТЬ, ЧТО СЕМЕРО НАШИХ ПАРНЕЙ УБИЛИ. ТЕПЕРЬ ВМЕСТО СТРАХА У ВСЕХ БЫЛА ЖАЖДА МЕСТИ

Давным-давно я был недалёким советским парнем, приверженцем социалистического строя. Я прошел военную службу в стройотряде, но хотел отправиться в Афганистан и воевать. Но не собирался.

Я закончила Николаевский Государственный Педагогический Университет, исторический факультет, и увлеклась национальной идеей в 1991 году, когда Украина получила независимость. Мне было 25. Но начались смутные 90-е и я не пошла преподавать в школы, так как у меня уже была семья. У нас было мало денег, поэтому я занялся бизнесом. Именно тогда мой патриотизм стал пассивным. И тут я случайно попал на телевидение. Я стал спутниковым инженером; мы включили вещание и междугородную телевизионную связь. Это была интересная работа. Я проработал там около семи лет. Перед самой войной я был главным инженером санатория на Николаевском берегу.

Когда начался Майдан, я пошла на народное собрание в Киеве. Однако, когда произошли первые столкновения и гибель людей, я не нашла в себе сил и мужества присоединиться к участникам революции. Я был диванным патриотом, который расстроенно сидел у телевизионной коробки. Я посещал собрания в Николаеве. А когда Майдан победил, я съездил в Киев и поехал на Институтскую, где активистов убивали снайперы и милиция, и видел фотографии Героев Небесной Сотни (активистов, погибших в революции). В тот момент мне стало стыдно, что молодые люди возраста моих детей положили свои жизни. Моему сыну Александру тогда было 20, а дочь Елена старше его. Поэтому, когда стало ясно, что начнется война, я подумал, что перестану себя уважать, если снова останусь дома.

Мне было 47 лет, когда я пришел в военкомат. Там мне сказали, что меня нет в их списке и что они позвонят мне, если понадобится. Это было начало апреля 2014 года. В июне мне позвонили и предложили присоединиться к роте охраны военкомата. И я охотно согласился. Затем я получил чистую справку о состоянии здоровья. Смешно было, когда мой друг, работавший в военкомате, сказал: «Мы думали, кем тебя зачислить — артиллеристом или гренадером, — и тут я вспомнил, что ты был инженером-оператором, и записал тебя в гренадеры». . Вы будете держать гранату вместо фотоаппарата».

30 июля снова позвонили и сказали: «Вы не хотели присоединиться? Так что давай отправим тебя туда». Оказалось, что я должен быть готов к следующему дню. В тот момент для меня это не было на повестке дня, так как мы с семьей переезжали в другую квартиру. Но я не мог отступить, поэтому я сказал своей семье, что еду на войну.

был мобилизован во второй батальон 28-й механизированной бригады. Это была третья волна мобилизации. На полигоне Широкий Лан я прошел трехнедельную военную подготовку и обучение. За это время я произвел всего три выстрела из гранатомета. Вечером 19или 20 августа присутствовал командир. Мы все были с распущенными волосами, собирались спать, но командир сообщил, что на следующий день в зону АТО должны отправиться 26 добровольцев. И мы подумали: «Ну что ж, время пришло». Мой друг, с которым мы работали на телевидении, был первым, кто вызвался добровольцем. И я, конечно, был следующим.

Утром мы узнали, что в 72-ю бригаду мобилизовано 16 человек. Остальные 10, среди которых был и я, в 79й. Такое бинго. Особенно для меня, человека, служившего в стройотрядах, оказаться в амфибии было повышением уровня. Именно тогда 79-я бригада вырвалась из окружения. Многие солдаты были убиты и ранены. Они прислали много отдельных бойцов из других частей. Таким образом, мы были сумкой захвата. Батальон был сильно недоукомплектован и насчитывал 180 человек. Нас делили не на эскадрильи, а на диверсионно-разведывательные группы. Среди нас было много неопытных бойцов, и мне было странно идти на передовую в такой группе. Но к концу августа мы запрыгнули в БТРы и отправились на восток. Николаевцы сопровождали нашу колонну и относились к нам как к защитникам. Это было очень трогательно.

Мы дислоцировались в Краматорске. Через несколько дней у нас была первая боевая задача. Это был довольно известный рейд 95-й и 79-й бригад в районе Гранитного. Однако стоявшая перед нами задача была недостаточно ясной. Никто ничего не объяснил. Но для меня это было, так сказать, крещение огнём. В той миссии мы попали в полузасаду. Мы стреляли по деревьям и кустам, но никто не отвечал. Но когда мы вернулись, то увидели пулевые отверстия на БТР. В этой миссии был момент, когда у меня заклинило ружье, и я не мог найти дозатор магазина. После этого случая я начал тренироваться с журналом, чтобы не упасть лицом в грязь. Во второй миссии мы столкнулись с довольно опасной засадой. Был ранен наш командир Шандар Алексей Николаевич. Мы вырвались, но потеряли побратима. Понимание того, что война продолжается, стало кристально ясным.

Потом мы вернулись в Краматорск. Начались прекращение огня и военное обучение и подготовка. Во второй половине сентября нас отправили в Николаев на отдых. Перед вылетом нам сообщили, что два наших БТР попали под обстрел и семеро ребят погибли в Донецком аэропорту. Это был шок. Теперь вместо страха у всех была жажда мести.

В этот период я ​​заболел гнилостным горлом и температурой 104 °F (40 °C). Я пришел домой, и жена умоляла меня остаться до полного выздоровления. Но если бы я остался, ребята бы подумали, что я желтая собака, поэтому я вернулся на войну, несмотря на состояние здоровья. Наш командир, молодой лейтенант, только что приехавший после института, собрал нас в Краматорске и сказал, что требуются добровольцы для выезда в Донецкий аэропорт и смены первого батальона.

Пятьдесят человек, почти полный состав нашего отряда, согласились стать добровольцами. Более опытные ребята уверяли, что те, у кого есть маленькие дети, домой не поедут. Командир предложил мне остаться, но я этого не сделал. В итоге 32 человека были добровольно отобраны для поездки в аэропорт. К нашей части присоединилась часть разведывательной бригады во главе с Евгением Жуковым, солдатским маршалом. Маршал командовал нашей группой. Он собрал нас у штаба и произнес мотивационную речь: «Те, кто синих огоньков не обосрал и готов жизнь положить за Родину, молодцы».

НЕ МОГУ СКАЗАТЬ, ЧТО Я БЫЛ ШОКИРОВАН, УЗНАВ, ЧТО Я ПОТЕРЯЛ РУКИ. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОНИМАЛ, ЧТО ЭТО НЕИЗЛЕЧИМО, НО Я НЕ БЫЛ НА СВАЛАХ

Я не сказал своей семье, что еду в аэропорт. Я только позвонил двум своим самым близким друзьям, чтобы они знали, где меня найти. Один из них сказал мне: «Не волнуйся; по телевизору показывают, что эти подвалы аэропорта могут выдержать ядерный взрыв». Я ехал в аэропорт с довольно романтическим пониманием того, что там может меня ждать. Сначала мы прибыли в штаб обороны аэропорта в Тоненке. На следующий вечер мы поехали в Пески. На старте нас встретил наш танк Т-64. На его стволе было написано слово «Барсик». Из танка выскочил коренастый танкист, усатый дядя с прокуренным лицом. Его солдатское имя было Барс. Он подошел к нам с утомленным видом и сказал, что у нас есть шесть минут, чтобы разгрузиться, иначе мы сгорим. И он посвятил нас.

Я не помню, сколько времени заняла дорога до аэропорта. Мы были в броне и ехали очень быстро. Я не могу вспомнить никаких взрывов. Так получилось, что два наших БТРа проехали мимо старого терминала, где мы должны были разгрузиться, и по ошибке остановились у нового. Когда мы начали разгрузку, нас встретили огнем со всех сторон. Враги с одной стороны и наши ребята с другой стороны, куда мы должны были идти. Но они подумали, что мы сепаратисты, потому что мы припарковались не в том месте. Наконец, выкрикивая «товарищи», мы побежали в аэропорт. Было темно. Мы едва могли видеть. Ребята сказали нам, что мы можем спать вдоль столбов, так как они не обстреляны и, следовательно, в безопасности. На рассвете я увидел этот, собственно говоря, супермаркет с колоннами и гипсокартоном, так как перекрытие и баррикады были сделаны, например, из багажной тележки, двери и стола.

Я стоял в точке, где новый терминал встречался со старым. Нередко наша артиллерия работала резко — стреляла по контуру, чтобы сдержать врага. В подвале были и наши, и их растяжки. Сепаратистский снайпер на крыше аэропорта. В общем, звеньев было куча, и враг ожидался откуда угодно.

Был момент, когда начали гореть утеплители стен. Все было в дыму, но у нас был только один респиратор на всех. Приходилось напрягать глаза сквозь дым, чтобы убедиться, что врага здесь нет. К счастью, это не так. Все сгорело, и мы все были черными. В целом в день было от трех до четырех артиллерийских обстрелов. Иногда они даже доходили до нас. Но по большому счету сепаратисты стреляли из отеля в бетонную балку над нами, и это перебило нашу баррикаду. В такие моменты мы падаем на пол и ждем.

В день моего ранения нас должна была сменить штурмовая колонна. После водители БТР должны были вернуться в Пески, чтобы машина не сгорела. У нас был 24-часовой период для передачи смены. Потом за нами должны были прийти БТРы. Но почему-то в тот день колонна прибыла во второй половине дня. А после разгрузки сепаратисты начали колотить. Ближе к вечеру начался настоящий спрей. Им удалось вплотную подойти к новому терминалу. С нашего места начал стрелять крупнокалиберный пулемет ДШК.

Кроме меня на станции находились два молодых бойца из 95-й бригады и один из 93-й. Так как у нас было довольно ограниченное поле зрения, сепаратисты могли подойти близко и выкурить нас. Поэтому, чтобы быть в безопасности, мы начали стрелять в ответ. Тимур из 93-й бригады был прямо за моей спиной. В какой-то момент я повернулся и увидел боевую гранату РГД-5, лежащую прямо у наших ног возле спальника. Я понял, что его только что бросили сюда, взял его в руку и хотел отшвырнуть, когда он взорвался. Я упал, но был в сознании. Голоса кричали: «Здесь тяжелораненый!» Меня тут же подхватили шестеро парней, понесли вглубь терминала и начали крутить жгут. Я понял, что что-то случилось с моими руками. И мой глаз был заклеен.

В каком-то смысле мне повезло, один из БТР еще не улетел. Меня поторопили в машину. Подняли и Тимура — ему в щеку застрял осколок бомбы. Третьим пострадавшим оказался парень, раненный снайпером в шею. Нас отвезли в Пески, а потом в госпиталь Красноармейска (ныне Покровск). Я бодрствовал все это время. Мне дали обезболивающие, но я чувствовала ужасную тошноту из-за потери крови. Я чувствовал себя застрявшим между двумя мирами. Я хотел попасть в страну кивков, но не мог, так как кто-то все время разговаривал со мной. Моя левая рука была полностью оторвана, а правая удерживалась на месте хордой. В Красноармейске мне прикрепили правую руку к каркасу и обложили льдом. Там нас доставили на вертолете. Как потом выяснилось, это была первая операция по эвакуации с участием вертолета. Нас было шестеро или семеро на доске. Я лежал подключённый к капельнице. Я помню, как успокаивала Тимура, потому что он боялся летать. В Днепре меня встретила Губа Татьяна Петровна (советник главы Днепровской облгосадминистрации). Она сразу начала меня утешать: «Дорогой, все хорошо, ты в Днепре, у нас отличные врачи». Я попытался улыбнуться, но рот был разорван. Так закончился мой военный путь.

В днепровской больнице №6 мне ампутировали руки. Я проснулась утром и увидела, что мои руки перевязаны. Рядом со мной сидела незнакомая женщина. Она была психологом. Все вокруг было чистым и мирным. Не могу сказать, что был шокирован тем, что потерял руки. Я понимал, что это неизлечимо, но я не был в депрессии. Правда, в терминале я сказал: «Стреляйте в меня! Как я буду жить?». Но не в больнице. Я встал сам, чтобы воспользоваться ванной. Там я посмотрел на себя в зеркало и увидел, что половина моего лица обожжена, а глаз заклеен. Мои губы и брови наспех сшиты, как мешки. Короче говоря, мое лицо выглядело ужасно. Я попросил позвать мою жену Ларису. Доктор первым заговорил с моей женой; затем я поднял трубку, чтобы сказать ей, что я жив, но без рук.

Ларису, моего сына и мою сестру встретил психолог. Она спросила мою жену, готова ли она принять своего мужа в таком состоянии. В противном случае их бы не пустили в мою больничную палату. Это спровоцировало мою жену. Но у сына не хватило наглости прийти, поэтому какое-то время с ним работал психолог. И когда он, наконец, увидел меня, он заплакал и сказал, что гордится мной.

Позже меня перевели в больницу Мечникова. Поскольку аэропорт был в то время, так сказать, известным местом, началось паломничество в мою больничную палату. Ко мне приходили волонтеры, журналисты и люди, которые просто хотели сказать спасибо, как будто я спас планету. Один мужчина моего возраста принес в конверте 300 долларов. Он плакал, говоря: «Мне жаль, что я не осмелился пойти на войну, но ты пошел!» Приходили и мамы с детьми. Бабушки каждый день приносили еду. Тогда я понял важность всего этого для людей. Это дало им силу. Я не хотел, чтобы меня называли киборгом. По сравнению с другими ребятами, я приехал в аэропорт, думая, что там есть укрепленные позиции, и остался там на некоторое время, на одну ротацию. Для меня аэропорт был точкой наклона. У меня особая связь с этим местом. Когда в январе были убиты незнакомые мне боевики, я чувствовал себя так, как будто потерял близкого человека. Аэропорт для многих является символом храбрости и отваги. Я не делаю. например, когда его спрашивают, стоит ли поддерживать аэропорт. Я солдат и видел только свое поле, так что не буду пускать пыль в глаза. Но точно, каждый сантиметр стоит того, чтобы его удерживать, потому что это наша земля.

ДЛЯ ИНВАЛИДА ОЧЕНЬ ВАЖНО ДЕЛАТЬ ДЕЛА САМОСТОЯТЕЛЬНО, ИНАЧЕ ОН НЕ ЧУВСТВУЕТ НОРМАЛЬНЫМ И ПОЛНОЦЕННЫМ.

Что касается протезирования, то я имел о нем довольно смутное представление, но был уверен, что со всем справлюсь. Одним словом, у меня были ловкие руки, и я всегда чинил электрику и сантехнику самостоятельно. Вернувшись домой из больницы, я начал изобретать способы приспособиться к жизни без оружия. Я понял, что с помощью стилуса я могу пользоваться планшетом. Сначала я брал стилус в рот. Когда мои руки зажили, я сделал маффет, чтобы заключить в него стилус и использовать свою руку. Что меня больше всего удручало, что взъерошило мне перья, так это стекание с ложки. Поэтому мы прикрепили ложку и вилку к маффети, чтобы иметь возможность есть самостоятельно.

Мое выздоровление заняло много времени, так как мой глаз был серьезно поврежден. Я пробыл в больнице почти до Нового года. Мне вылечил глаз известный офтальмолог Валерий Сердюк. Теперь мы с ним хорошие друзья. Как он мне потом рассказывал, когда только увидел меня на операционном столе в больнице № 16, всю черную и без рук, он решил во что бы то ни стало спасти мой глаз. Мне сделали несколько операций, но мой глаз был спасен. Для меня это очень важно, хоть я и вижу только свет.

Руки заживали полгода. Начали подготовку к протезированию. Сначала устанавливали механические тросовые протезы. Но как по мне, они были не удобны. Через год после травмы я поехала в Германию на установку бионических протезов. Но я считаю, что мошенник наиболее удобен в использовании. Я уже преодолела барьер чувства стыда, когда люди сердито смотрят на меня. Однако поначалу это был неприятный опыт точно.

Все изменилось с моим участием в общественных работах. Я участвовал в программе обмена «Открытый мир» и на десять дней поехал в США, чтобы узнать о работе с ветеранами. Взял с собой и протез, и крючок. Обе вещи я носил в сумке и прилюдно прикреплял искусственную руку. Я понял, что никто не обращал на меня никакого внимания; каждый был занят своим делом. Они приветствовали меня и улыбались, и им было все равно, есть у меня руки или нет. После такого опыта я решил, что буду просвещать свое общество. Так что теперь я использую крючок.

Что касается моей семьи, то мы с женой изменились после моей травмы. Это может показаться странным, но я перенес это легче, чем она. Раньше я все делала по дому одна, но сейчас многое легло на ее плечи. Но ситуация более-менее наладилась, когда я активизировался, взялся за работу и пришел к выводу, что должен быть самостоятельным. В поисках точки опоры не следует полагаться на внешнюю мотивацию и думать, что они выжили, чтобы жить для своей семьи. Эта мотивация длится недолго. Со временем человек понимает, что стал обузой для своей семьи. Но как только они преследуют цель самореализации, все становится на свои места.

Для человека с инвалидностью очень важно делать все как можно более самостоятельно. В противном случае они не чувствуют себя нормальными и полноценными. Однако некоторые с теплотой относятся к такой роли и получают удовольствие от чрезмерной защиты со стороны других. Некоторые ветераны считают, что общество в долгу перед ними за то, что они сражались. Но я очень критично отношусь к такому отношению.

В конце 2017 года мне позвонил Маршал, который на тот момент был начальником патрульной службы. Он сказал, что открывается новая академия и нужен заместитель по образованию. Он хотел, чтобы этим человеком был ветеран, перенесший ампутацию, чтобы он мог мотивировать студентов. Сначала я был в шоке и думал о переезде в Киев и работе там. Но в конце концов я согласился. И тогда реальные обязанности способствовали реальной адаптации к жизни. Я пообещал себе, что никогда не буду просто так сидеть. С первого дня в офисе делал все наравне с остальными. Если я говорю своим слушателям или военным курсантам заправлять утром постель, я должен делать то же самое сам. В противном случае я не имею морального права требовать от них ничего подобного.

Это был очень знаменательный момент, когда моя жена еще не приехала в Киев, а я снимал квартиру с двоюродным братом. Однажды ей пришлось уехать на несколько недель, и мне пришлось звонить жене, чтобы она приехала и помогла. Но я решил поэкспериментировать и посмотреть, смогу ли я пойти на работу самостоятельно без посторонней помощи. Первая мысль была: «Как мне закапать себе глазные капли?». Оказалось, что я могу это сделать и с протезом, и без него. Перед отъездом моя кузина застегнула мои рубашки, чтобы я мог надеть их через голову. Я разработал систему, как застегивать штаны и надевать носки. В итоге две недели мне удалось пожить самостоятельно. Когда пришла моя кузина, она не поверила своим глазам. Этот эксперимент доказал мне, что я полностью независимый человек. Потом поехал за границу на морской марафон и жил в бараке вместе с другими ребятами.

Я проработал в академии год и три месяца. К тому времени у нас с академическим персоналом сложились тесные отношения. При создании Министерства по делам ветеранов меня пригласили заместителем министра. И я согласился не реализовывать свои амбиции, а взять на себя новый вызов и ответственность.

Поскольку Министерство было создано с нуля, у нас здесь много работы. Понятно, что многие ожидают немедленных результатов. Но они должны учитывать бюрократические процедуры. В частности, поскольку мы разрабатываем новые инновационные концепции, а не применяем старые. А это не так просто, особенно в эмоционально-психологическом плане. Я возвращаюсь домой полностью взвинченным и испытываю социопатию по выходным. Я просто сажусь и играю в шахматы, чтобы зарядиться энергией. Но я с большим энтузиазмом отношусь к сфере своей деятельности – память, формирование имиджа ветеранов, национально-патриотическое воспитание – это вечные ценности. Они не менее значимы или даже более важны, чем социальные услуги, потому что расширяют права и возможности людей. Ведем книгу бойцов-добровольцев в мемориальном зале Минобороны; создание национальных мемориальных кладбищ; введение нового погребального обряда совместно с Институтом национальной памяти. Мы считаем жизненно важным отойти от советской традиции в отношении вышеупомянутых направлений.

Теперь моя жизнь яркая и наполненная. Это должно быть своеобразной компенсацией за Майдан. Я не могу представить себе жизнь трудоспособной, но со знаниями, которые я спрятал от войны в своем доме. Нечистая совесть нанесла бы мне душевный шрам. Вместо этого у меня появилось другое восприятие понятий Независимости, флага, гимна. Когда я пою «Еще не погибла [слава] Украины» (гимн Украины), у меня на глаза наворачиваются слезы. А я бы взялся за дубины за украинский флаг. Я также смотрю на повседневные вещи, такие как звездный пейзаж и солнце, чаще, чем когда-либо прежде. Я тоже по-разному ценю дружбу и отношения. Когда меня ранили, я боялся, что не сделал ничего достойного. Я знал, что у меня есть семья, построил летнюю кухню, посадил несколько деревьев, но чего-то все равно не хватало. Может быть, у меня появилось такое ощущение, потому что я мало воевал и не успел подбить танк из гранатомета. И я не могу отпустить это чувство. Теперь я щелкаю пальцами в моем возрасте. Если бы не война, я бы сейчас задумался о пенсии. Но вместо этого я мечтаю совершить прыжок с парашютом. Я надеюсь, что впереди еще много новых вызовов судьбы. Когда душа неподвижна, начинается деградация. Поэтому я хочу сохранить стремление двигаться вперед.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ 16:30

После ранения я стал активным пользователем Facebook и начал изображать все с того момента, как прямо у меня в руках взорвалась граната.